Шопенгауэр
(1788-1860) во многих отношениях занимает особое место среди философов.
Он пессимист, тогда как почти все другие в каком-то отношении оптимисты.
Он не полностью академичен, как Кант или Гегель, но и не полностью
отрешился от академических традиции. Он отрицает христианство, предпочитая
ему религии Индии: индуизм и буддизм. Он человек большой культуры
и почти так же интересуется искусством, как и этикой. Он необычно
свободен от национализма и столь же хорошо знаком с английскими писателями,
как и с писателями своей страны. В поисках философии, которой можно
было бы верить, он всегда обращался к профессиональным философам меньше,
чем к деятелям искусства и литературы. Он начал придавать особое значение
воле, что характерно для многих философов XIX-XX веков. Но для него
воля, хотя и является метафизически основным принципом, с точки зрения
этики - зло; такой контраст возможен только у пессимиста. Он признает
три источника своей философии: Канта, Платона и Упанишады, однако
я не думаю, чтобы он был так многим обязан Платону, как он сам считает.
Его мировоззрение по своему темпераменту имеет сходство с мировоззрением
эллинистической эпохи. Усталое и болезненное, оно ценит мир больше,
чeм победу, квиетизм - больше, чем попытки реформ, которые Шопенгауэр
считал неизбежно тщетными.
Его
родители принадлежали к видным торговым семействам города Данцига,
где он и родился. Отец его был вольтерьянцем и считал Англию страной
свободы и разума. Как и большинство видных граждан Данцига, отец ненавидел
Пруссию за покушения на независимость вольного города и был так возмущен
тем, что Данциг в 1793 году был присоединен к Пруссии, что уехал в
Гамбург, понеся при этом значительный убыток. С 1793 по 1797 год Шопенгауэр
жил с отцом в Гамбурге, а затем 2 года провел в Париже, после чего
отец с удовольствием обнаружил, что мальчик почти забыл немецкий язык.
В 1803 году Шопенгауэра поместили в пансион в Англии, где он возненавидел
ханжество и лицемерие. Спустя 2 года, чтобы порадовать отца, он сделался
клерком в гамбургском торговом доме, но чувствовал отвращение к деловой
карьере и страстно стремился к литературной в академической деятельности.
Такая возможность представилась со смертью отца, вероятно, покончившего
жизнь самоубийством; мать Шопенгауэра очень хотела, чтобы сын забросил
коммерцию и поступил в университет. Можно было бы думать что из-за
этого Шопенгауэр любил мать больше, чем отца, однако дело обстояло
как раз наоборот: он не любил мать, а об отце навсегда сохранил добрую
память.
Его
мать была женщина с литературными устремлениями. За 2 недели до битвы
при Иене она поселилась в Веймаре, где содержала литературный салон,
писала книги и наслаждалась дружбой с людьми культуры. Она не питала
большой привязанности к сыну, зато быстро подмечала его провинности.
Она предостерегала его от напыщенности и ложного пафоса; ему досаждали
ее флирты.
Достигнув
совершеннолетия, он унаследовал скромное состояние, и после этого
они с матерью стали постепенно находить друг друга все более несносными.
Нет сомнения, что его низкое мнение о женщинах объясняется, по крайней
мере отчасти, ссорами с матерью.
Уже
в Гамбурге он попал под влияние романтиков, особенно Тика, Новалиса
и Гофмана, у которого научился восхищаться Грецией и неприязненно
думать о древнееврейских элементах в христианстве. Под влиянием другого
романтика, Фридриха Шлегеля, он стал преклоняться перед индийской
философией. В Геттингенском университете, куда он поступил в 1809
году, достигнув совершеннолетия, его научили восхищаться Кантом. Через
два года он переехал в Берлин, где в основном занимался наукой; он
слушал лекции Фихте, но презирал его. Среди всеобщего возбуждения
освободительной войны он оставался безучастным. В 1819 году Шопенгауэр
стал приват-доцентом в Берлине и был столь самонадеян, что назначил
свои лекции на один час с лекциями Гегеля. Однако, не сумев переманить
слушателей Гегеля, он вскоре бросил читать лекции. В конце концов
он поселился во Франкфурте и зажил жизнью старого холостяка. У него
был пудель по имени Атма (Мировая душа), два часа в день Шопенгауэр
гулял, курил длинную трубку, читал лондонскую газету 'Тайме' и нанимал
корреспондентов выискивать доказательства его славы. Он был настроен
антидемократически, ненавидел революцию 1848 года, верил в спиритизм
и магию; в его кабинете стояли бюст Канта и бронзовый Будда. Шопенгауэр
пытался копировать образ жизни Канта во всем, за исключением раннего
вставания.
Его
основная работа 'Мир как воля и представление' была опубликована в
конце 1818 года. Шопенгауэр придавал ей большое значение и даже зашел
так далеко, что утверждал, будто некоторые параграфы книги продиктованы
ему Святым Духом. К его огромному разочарованию, книга успеха не имела.
В 1844 году он убедил издателя опубликовать второе издание, но признание,
которого он так жаждал, пришло к нему много позднее.
Шопенгауэровская
система - это адаптация системы Канта. Однако Шопенгауэр подчеркивал
в 'Критике' совсем не те стороны, что Фихте или Гегель. Они отказывались
от 'вещи в себе' и, таким образом, основным метафизическим принципом
делали познание. Шопенгауэр сохранил 'вещь в себе', но отождествил
ее с волей. Он считал, что то, что представляется в восприятии как
мое тело, есть на самом деле моя воля. Подобный взгляд в большей мере,
вопреки желанию основной массы кантианцев признать это, является развитием
философии Канта. Кант утверждал, что изучение морального закона может
вывести нас за рамки явления и дать нам познание, которого чувственное
восприятие дать не сможет. Он также утверждал, что моральный закон
касается в основном воли. Различие между хорошим я плохим человеком
для Канта - это различие в мире 'вещей в Себе', а также разница в
волевых актах. Отсюда следует, что, по Канту, волевые акты должны
принадлежать к реальному миру, а не к миру явлений. Явление, соответствующее
волевому акту, - это телесное движение. Вот почему, согласно Шопенгауэру,
тело есть видимость, реальностью которого является воля.
Но
воля, которая находится за явлением, не может состоять из некоторого
числа различных волевых актов. И пространство и время, по Канту (и
в этом Шопенгауэр соглашается с ним), принадлежит только к явлениям;
вещь в себе не существует в пространстве или во времени. Поэтому моя
воля, в том смысле, в котором она реальна, не может иметь начало и
конец и состоять из различных волевых актов, так как именно пространство
и время суть источники множественности - это 'принцип индивидуации',
используя схоластическую фразу, которую предпочитал Шопенгауэр. Моя
воля поэтому единственна и безвременна. Нет, даже более того, ее надо
отождествлять с волей всей Вселенной; моя 'отдельность' - это иллюзия,
являющаяся продуктом моего субъективного аппарата пространственно-временного
восприятия. То, что реально, - это одна громадная воля, проявляющаяся
во всем течении Вселенной, в равной степени в одушевленной и неодушевленной
природе.
Можно
было бы ожидать, что Шопенгауэр отождествляет эту космическую волю
с Богом и проповедует пантеистическую доктрину, не отличающуюся от
учения Спинозы, где добродетель состоит в том, чтобы подчиняться Божественной
воле. Но тут пессимизм Шопенгауэра приходит к другому развитию. Космическая
воля зла; воля вообще зла и в любом случае является источником всех
наших бесконечных страданий. Страдание - существенная часть всей жизни,
и оно возрастает при каждом увеличении познания. У воли нет фиксированного
конца, который, будучи достигнут, принес бы удовлетворение. Хотя смерть
в конце концов все равно победит, мы преследуем наши безуспешные цели,
'так стараемся выдуть мыльный пузырь как можно больше, хотя отлично
знаем, что он лопнет'. Такой вещи, как счастье, не существует, потому
что неосуществленное желание причиняет боль, а достижение приносит
лишь пресыщение. Инстинкт понуждает людей производить потомство, что
вызывает к жизни новые возможности для страдания и смерти; вот почему
с половым актом связан стыд. Самоубийство бесполезно; учение о переселении
душ, даже если оно и не является истинным буквально, все же выражает
истину в форме мифа.
Все
это очень печально, но имеется выход, и он был открыт в Индии.
Самый
лучший из мифов - это миф о Нирване, которую Шопенгауэр понимает как
угасание. Он согласен, что это противоречит учению христианства, но
'то, что случилось в Галилее, не заменит Древней мудрости рода человеческого'.
Причина страданий - это напряжение воли: чем меньше мы упражняем волю,
тем меньше мы будем страдать. И вот здесь, наконец, оказывается полезным
познание при условии, что это познание определенного рода. Отличие
одного человека от другого - это часть мира явлений, оно исчезает,
если видеть мир в истинном свете. Для хорошего человека покрывало
Майи (иллюзия) делается прозрачным, он видит, что все вещи - одно
и что разница между ним и другим человеком только кажущаяся. Он приходит
к этому пониманию через любовь, которая всегда - сострадание, и должен
ощущать боль других. Когда поднимается покрывало Майи, один человек
принимает страдание всего мира. У хорошего человека познание всегда
смиряет все явления. Его воля отворачивается от жизни и отрицает свою
собственную природу. 'И поднимается в нем отвращение к природе, выражением
которой является его собственное феноменальное существование, отвращение
к сути и внутренней природе этого мира, который, как признано, полон
несчастья'.
Здесь
Шопенгауэр приходит к полному согласию, по крайней мере в том, что
касается практики, с аскетическим мистицизмом. Экхарт и Ангелий Силезский
лучше Нового завета. В ортодоксальном христианстве тоже имеются некоторые
хорошие вещи, особенно, например, учение о первородном грехе, проповедуемое
против 'вульгарного пелагианства' св. Августином и Лютером; но евангелисты
прискорбно несовершенны в метафизике. Буддизм, говорит Шопенгауэр,
- это самая высшая религия; этические учения буддизма общеприняты
но всей Азии, исключая те районы, где преобладает 'отвратительное
учение ислама'.
Хороший
человек будет жить в совершенной строгости в добровольной бедности,
постясь и подвергая себя самоистязанию. Всем этим он добьется подавления
своей индивидуальной воли. Но он делает это вовсе не для того, чтобы
достичь гармонии с Богом, как западные мистики, он не ищет никакого
положительного добра. То добро, которого он ищет, целиком и полностью
отрицательно.
'Мы
должны прогнать мрачные впечатления о том 'ничто', которое мы различаем
за всей добродетелью и святостью как их конечную цель и которого мы
боимся, как дети боятся темноты; мы не должны даже ускользать от него,
как индийцы, с помощью мифов и ничего не значащих слов, таких, как
всепоглощающая Брахма или Нирвана буддистов. Мы довольно свободно
понимаем, что то, что остается после полного уничтожения воли, есть
ничто для всех, еще исполненных воли; но и, обратно, для тех, в ком
воля отрицает себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами
и млечными путями есть ничто'.
Здесь
имеется неясное предположение, будто святые видят что-то положительное,
которое недоступно другим, но нигде нет ни намека, что это такое,
и я думаю, что это чисто риторическое предположение. Мир со всеми
его явлениями, как говорит Шопенгауэр, - это только его воля. С отказом
от воли:
'...все
эти явления также исчезают, исчезает то постоянное напряжение и бесконечные
попытки - без отдыха на всех степенях объективности, в которых и через
которые состоит мир, исчезают разнообразные формы, постепенно следующие
одна за другой, все проявления воли и, наконец, универсальные формы
этого проявления - время и пространство, а также его последняя фундаментальная
форма - субъект' и объект, - все исчезает. Нет воли, нет мысли, нет
мира. Перед нами только небытие'.
Итак,
по Шопенгауэру, цель святого - подойти как можно ближе к 'несуществованию',
которого, по какой-то причине, нигде ясно не объясняемой, нельзя достичь
путем самоубийства; мы не можем толковать этот отрывок иначе. Нелегко
также понять, чем такой святой лучше горького пьяницы; вероятно, Шопенгауэр
считал, что моменты отрезвления, к сожалению, слишком часты.
Шопенгауэровская
проповедь смирения не очень последовательна и не очень искренна. Мистики,
к которым он апеллирует, верили в созерцание, в блаженное видение
- самый глубокий из всех достижимых видов познания; этот вид познания
- высшее добро. Уже со времени Парменида обманчивое познание явления
противопоставлялось совсем другому виду познания, но не чему-то совсем
другого рода. Христианство учит нас, что наша внутренняя жизнь состоит
в познании Бога. Но Шопенгауэр не утверждает ничего подобного. Он
согласен, что то, что обычно считают познанием, есть лишь покрывало
Майи, однако когда мы проникаем сквозь эту вуаль, мы видим не Бога,
а сатану, злую всемогущую волю, постоянно ткущую паутину страдания,
чтобы мучить своих созданий. Испуганный видением дьявола, мудрец кричит:
'Прочь' - и ищет убежища в несуществовании. Для мистиков было бы оскорблением,
если бы сочли, что они верят в эту мифологию. А предположение, что
и без достижения полного несуществования мудрец может все же жить
жизнью, имеющей какую-то ценность, невозможно примирить с шопенгауэровским
пессимизмом. Пока мудрец существует, он существует потому, что сохраняет
волю, которая есть зло. Он может уменьшить количество зла, ослабляя
свою волю, но он никогда не придет ни к какому положительному добру.
Учение
его неискренне, если судить о нем по жизни самого Шопенгауэра. Обычно
он плотно обедал в хорошем ресторане, имел много тривиальных любовных
интрижек - чувственных, но не страстных, и был на редкость сварливым
и необычайно скупым человеком. Однажды ему мешала пожилая швея, которая
болтала с подругой возле дверей его квартиры, тогда он спустил се
с лестницы, нанеся ей увечье на всю жизнь. Решением суда он был принужден
платить ей пожизненно 15 талеров каждый квартал. Когда через 20 лет
она, наконец, умерла, он записал в книге расходов: 'Obit anus, abit
onus' (5). В его жизни трудно найти что-нибудь такое, что говорило
бы о его Добродетели, кроме любви к животным: он выступал даже против
вивисекции, проводимой в интересах науки. Во всех остальных отношениях
он был полным эгоистом. Трудно поверить, что человек, столь глубоко
убежденный в добродетельности аскетизма и смирения, никогда не делал
никаких попыток провести практически в жизнь свои убеждения.
С
точки зрения исторической у Шопенгауэра важны два моментa: его пессимизм
и учение о том, что воля выше познания. Его пессимизм дал возможность
людям пристраститься к философии, не убеждая себя в том, что все зло
может быть оправдано.' В этом отношении, как противоядие, этот его
пессимизм было полезным. С научной точки зрения оптимизм и пессимизм
в равной мере вызывают возражения: оптимизм принимает или пытается
доказать, что Вселенная существует, чтобы доставлять нам удовольствие,
а пессимизм - что Вселенная существует, чтобы причинять нам неприятности.
Научно нет никаких доказательств правильности ни того, ни другого
взгляда. Вера в пессимизм или оптимизм - это вопрос темперамента,
а не разума, однако среди западных философов более распространен оптимистический
темперамент. Поэтому полезен и представитель противоположной партии,
так как он выдвигает соображения, которых иначе не заметили бы.
Более
важным, чем пессимизм, являлось учение о первичности воли. Ясно, что
это учение не вытекает с необходимостью из пессимизма (не имеет необходимой
логической связи с пессимизмом), и те, кто придерживался этого взгляда
после Шопенгауэра, часто находили в нем основание для оптимизма. В
той или иной форме учение о первичности воли поддерживают многие философы
нового и новейшего времени, в особенности Ницше, Бергсон, Джеме, Дьюи.
Более того, оно приобрело популярность и за пределами круга профессиональных
философов. И пропорционально тому, как увеличивалось значение воли,
уменьшалось значение познания. Я думаю, что это самая специфическая
перемена, произошедшая в настроении философов в нашем веке. Она была
подготовлена Руссо и Кантом, но впервые в чистом виде была провозглашена
Шопенгауэром. Поэтому несмотря на непоследовательность и некоторую
поверхностность, его философия играет значительную роль как ступень
в историческом развитии.
|
АРТУР ШОПЕНГАУЭР
