уразумению
неразрушимое
нашего существа.
Ибо когда
ищут
чего-нибудь
на ложном
пути, то
этим самым теряют и
верный путь и в конце
концов
на первом не
обретают ничего другого, кроме позднего разочарования.
Итак,
смелее!
Отбросим предрассудки и
по стопам
природы
двинемся вослед
истине!
Прежде
всего
пусть зрелище каждого молодого
животного говорит нам
о
никогда не стареющей жизни рода, который всякому индивиду, как отблеск своей
вечной
юности, дарит юность временную и выпускает его таким новым и свежим,
точно
мир
зародился
сегодня.
Потребуем
от
себя
честного
ответа,
действительно ли ласточка нынешней весны
совершенно
не
та, которая летала
первой весною мира; действительно ли
за
это время миллионы раз повторялось
чудо
создания из ничего,
для
того чтобы
столько же раз сыграть
на
руку
абсолютному уничтожению. Я знаю, если я стану серьезно
уверять кого-нибудь,
что
кошка,
которая в
эту минуту
играет на дворе, -- это
та самая кошка,
которая три столетия назад
выделывала те же шаловливые прыжки, --
то
меня
сочтут безумным.
Но
я
знаю и то, что
гораздо
безумнее
полагать,
будто
нынешняя кошка совсем другая, нежели та, которая жила триста лет назад. Надо
только внимательно и серьезно углубиться в созерцание одного
из этих высших
позвоночных, для того чтобы
ясно понять, что это необъяснимое существо, как
оно есть, взятое в целом, не может обратиться в ничто;
с другой стороны, мы
так же
ясно видим, что оно преходяще. Это
объясняется
тем,
что во всяком
данном животном вечность его идеи (рода) находит свой отпечаток в конечности
индивида. Ибо в известном смысле, разумеется, верно,
что во всяком индивиде
мы
имеем каждый раз
другое существо,
--
именно,
в
том
смысле, который
зиждется
на
законе
основания;
под последним
же
понимаются
и время,
и
пространство, составляющая principium
individuationis. Но в
другом
смысле
это
неверно, --
именно
в том, согласно которому реальность присуща только
устойчивым формам
вещей,
идеям.
Это было
для Платона столь очевидно, что
стало его
основной
мыслью, средоточием
его философии;
и постижение этого
смысла
служило
в
глазах
Платона
критерием
способности
к
философскому
мышлению вообще.
Как
брызги
и
струи
бушующего
водопада
сменяются
с
молниеносной
быстротою, между тем как
радуга,
которая повисла
на них, непоколебимая
в
своем покое, остается чужда
этой беспрерывной смене, -- так и всякая
идея,
ил
род
живущих существ,
остается совершенно
недоступна для беспрестанной
смены его индивидов. А именно в идее, или роде, и лежат настоящие корни воли
к
жизни.
Именно
в
ней
она
находит
свое
выражение,
и
поэтому
воля
действительно
заинтересована
только в
сохранении
идеи.
Например,
львы,
которые рождаются и
умирают, это -- все равно, что брызги в струе водопада.
Leonitas (львиность)
же, идея, или форма льва, подобна непоколебимой радуге
над
ними. Именно
поэтому
Платон
только
идеям,
или
"species"
(родам),
приписывал настоящее бытие, индивидам же -- лишь непрерывное возникновение и
уничтожение. Из
глубоко
сокровенного
сознания
собственной
нетленности и
проистекают те уверенность
и душевный
покой,
с какими
всякий животный, а
равно
и
человеческий индивид беспечно
проходит свой
жизненный путь среди
бесчисленных случайностей, которые всякое мгновение могут
его уничтожить, и
проходит, кроме
того, по направлению к
смерти, -- а в глазах его между тем
светится
покой
рода,
которого ..далее 

Все страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140