созерцание,
ни
понятие,
ни вообще какое
бы то ни
было
знание. Мистик
в
том
отношении противоположен философу,
что он
начинает
изнутри,
между
тем
как
последний
--
извне.
Мистик исходит
из
своего
внутреннего, положительного,
индивидуального опыта, в
котором
он
находит
себя, как вечное,
всеединое существо и т.д. Но сообщить об этом он не может
ничего
другого,
кроме своих собственных утверждений, в которых надо верить
ему
на
слово: следовательно,
он
не может
никого
убедить.
Философ
же,
наоборот, исходит из общего для всех, из объективного,
перед всеми лежащего
явления и из фактов самосознания,
как они
заложены в каждом
человеке. Его
метода,
значит,
это
--
размышление
над
всеми
этими
данными
и
их
комбинирование: вот
почему он
может убеждать
других.
Он
должен
поэтому
остерегаться
действовать
на
манер
мистиков и,
например, провозглашением
интеллектуальных
воззрений
или
мнимых
непосредственных
внушений
разума
обманчиво предлагать
положительное знание о том, что, навеки недоступное ни
для
какого
знания, в лучшем случае может быть описано только отрицательным
образом. Ценность и величие
философии заключаются в том,
что она отвергает
всякие допущения, которых нельзя доказать, и принимает в
число своих данных
только то, на что
можно с
достоверностью указать в наглядном внешнем
мире
или в выступающих основанием нашего интеллекта формах восприятия этого
мира
и
в
общем для всех
сознании
собственного я. Вот
почему философия должна
оставаться космологией и
не
может становиться теологией. Ее задача
должна
ограничиваться миром: всесторонне указать на то, что
этот мир такое, что он
такое
в
своих
глубочайших
недрах,
-- вот все,
что
она может
сделать,
оставаясь добросовестной.
В соответствии
с этим
моя
философия, достигнув
своей
вершины,
принимает
отрицательный
характер,
т.е.
заканчивается
известным отрицательнием. Именно, в этом пункте она может говорить
только о
том, что служит
предметом отрицания; а то, что она
этим приобретает,
чего
достигает
(в конце
четвертой книги), -- она вынуждена
характеризовать как
ничто и в виде утешения может только прибавить, что это
лишь относительное,
а
не абсолютное ничто. Ибо если какая-нибудь вещь не есть что-либо из того,
что мы знаем,
то она,
конечно, для нас вообще ничего. Тем не
менее отсюда
еще не следует, что она
абсолютно ничто, что
она
должна
быть ничто
и со
всякой
возможной
точки
зрения и
во всяком возможном смысле:
нет, отсюда
следует
только,
что мы ограничены совершенно отрицательным знанием об этой
вещи, -- а причина
этого вполне может лежать
в ограниченности нашей
точки
зрения. Именно в этом пункте начинается положительная роль мистика,
и здесь
поэтому
не
остается
ничего другого,
кроме мистики.
А кто
желает
иметь
подобного рода
восполнение
к
тому
отрицательному
познанию,
до которого
только и может вести
его философия,
тот в наиболее прекрасном и избыточном
виде найдет его в
упанишадах, затем в "Эннеадах"
Плотина, кое-где у
Скота
Эриугены, местами у Якова Беме, особенно же в дивном творении
госпожи Гюйон
"Les
torrens" ("Порыв"),
у Ангела
Силезия, наконец
еще в
стихотворениях
суфиев,
сборник которых
на латинском языке (а другой в
немецком переводе)
подарил нам Толук, -- и еще
в некоторых других произведениях.
Суфии -- это
гностики ислама;
поэтому Саади и называет их
словом, которое
переводится:
"глубокомысленные".
Теизм,
рассчитывая
на
понимание ..далее 

Все страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140