мысли,
чувствует в мире только муки действительности,
то для человека мыслящего
к
реальным страданиям присоединяется
еще теоретическое недоумение, --
почему
мир и жизнь,
коль скоро
они
существуют для
того, чтобы
мы
были
в
них
счастливы,
так дурно отвечают своей цели? До поры до времени это недоумение
разрешается глубокими вздохами: "Ах,
почему
в
подлунном
мире
так
много
льется слез?" и т.п. Но всегда за этим наступают тревожные сомнения
в самых
предпосылках
нашего
предвзятого
оптимистического
догматизма.
При
этом,
конечно,
иной
попытается
возложить
вину
своего
индивидуального
неблагополучия то на обстоятельства, то
на других людей,
то на собственную
незадачливость или
неумелость; можно
думать и
так,
что
все эти
причины
соединились вместе, --
но все
это
нисколько
не изменяет того факта,
что
настоящая
цель жизни, коль скоро она, по нашему мнению,
состоит в счастье,
не осуществилась. И мысль об этом, в особенности когда
жизнь склоняется уже
к закату, часто действует на нас угнетающим образом;
вот
отчего
почти все
стареющие
лица
носят
отпечаток
того,
что
по-английски
называется
disappointment{sup}366{/sup}. Но и кроме того, каждый день нашей жизни уже и
раньше
учил
нас, что радости
и наслаждения, если они и достаются
нам
на
долю, все-таки сами по
себе имеют
обманчивый характер, не сдерживают своих
обещаний, не дают удовлетворения
сердцу
и в конце концов отравляются
теми
невзгодами,
которые из них
возникают, -- между
тем как страдания и печали
оказываются вполне
реальными
и часто превосходят все наши ожидания.
Таким
образом, несомненно, -- все в
жизни приспособлено к тому, чтобы вывести нас
из прирожденного заблуждения, о котором я говорил выше, и убедить нас в том,
что
цель
нашего
бытия
вовсе
не
счастье.
Напротив,
если
ближе
и
беспристрастно присмотреться к жизни, то
она покажется нам как
бы нарочито
приноровленной к тому, чтобы мы не могли себя чувствовать в ней счастливыми;
дело
в том, что по всему своему характеру
жизнь
представляет собою
нечто
такое,
к чему мы не должны чувствовать склонности, к чему у нас должна быть
отбита охота
и
от чего мы должны отрешиться, как от
заблуждения, для того
чтобы сердце наше исцелилось от стремления
к радости и даже
к самой жизни,
для
того чтобы оно
отвернулось от мира. В этом смысле
правильнее
было бы
видеть цель жизни в
нашем
страдании, а не
в нашем счастье. В
самом деле:
соображения, которые я предложил в конце предыдущей главы, показали, что чем
больше человек страдает, тем скорее
достигает он истинной цели жизни, и чем
счастливее
он живет,
тем дальше от
него эта
цель. Это
подтверждает даже
заключение
последнего
письма
Сенеки:
"Bonum
tunc
habebis
tuum,
quum
intelliges infelicissimos esse felices"{sup}367{/sup}; бесспорно,
эти слова
заставляют предполагать влияние христианства. Своеобразное действие трагедии
тоже, в сущности, зиждется на
том, что она колеблет указанное
прирожденное
заблуждение,
наглядно
воплощая
в
великом
и
разительном
примере
тщету
человеческих
стремлений
и
ничтожество
всей
жизни
и
этим
раскрывая
глубочайший смысл бытия;
вот почему трагедию и
считают
самым
возвышенным
родом поэзии. И вот почему,
кто тем или
другим путем исцелился
от этого a
priori
присущего
нам
заблуждения,
от
этого
??????
??????*
нашей жизни,
--
тот скоро
увидит
все в другом свете,
и
мир тогда будет
звучать в унисон если не с его желаниями, то
с его мыслью. Всякие невзгоды,
как
бы
велики и
разнообразны они
не были,
хотя ..далее 

Все страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140